|
МАРС
Темно-синее, как море в грозу, ослепительное, бездонное небо увидели Гусев и Лось, вылезая из аппарата.
Пылающее, косматое солнце стояло высоко над Марсом. Такое солнце видывали в Петербурге, в мартовские, ясные дни, когда талым ветром вымыто все небо.
- Веселое у них солнце, - сказал Гусев и чихнул, - до того ярок был свет в густо-синей высоте. Покалывало грудь, стучала кровь в виски, но дышалось легко, - воздух был тонок и сух.
Аппарат лежал на оранжево-апельсиновой, плоской равнине. Горизонт кругом - близок, подать рукой. Почва сухая, потрескавшаяся. Повсюду на равнине стояли высокие кактусы, как семисвечники, - бросали резкие, лиловые тени. Подувал сухой ветерок.
Лось и Гусев долго озирались, потом пошли по равнине. Итти было необычайно легко, хотя ноги и вязли по щиколотку в рассыпающей почве. Огибая жирный высокий кактус, Лось протянул к нему руку. Растение, едва его коснулось, затрепетало, как под ветром, и бурые его, мясистые отростки потянулись к руке. Гусев пхнул сапогом ему под корень, - ах, погань, - кактус повалился, вонзая в песок колючки.
Шли около получаса. Перед глазами расстилалась все та же оранжевая равнина, - кактусы, лиловые тени, трещины в грунте. Когда повернули к югу и солнце стало сбоку, - Лось стал присматриваться, - словно что-то соображая, - вдруг остановился, присел, хлопнул себя по колену:
- Алексей Иванович, почва-то ведь вспаханная.
- Что вы?
Действительно, теперь ясно были видны широкие, полуобсыпавшиеся борозды пашни и правильные ряды кактусов. Через несколько шагов Гусев споткнулся о каменную плиту, в нее было ввернуто большое, бронзовое кольцо с обрывком каната. Лось шибко потер подбородок, глаза его блестели.
- Алексей Иванович, вы ничего не понимаете?
- Я вижу, что мы - в поле.
- А кольцо - зачем?
- Чорт их в душу знает, зачем они кольцо ввинтили.
А затем, чтобы привязывать бакен. Видите - ракушки. Мы - на дне канала.
Гусев приставил палец к ноздре, высморкался. Они повернули к западу и шли поперек борозд. Вдалеке над полем поднялась и летела, судорожно взмахивая крыльями, большая птица с висячим, как у осы, телом. Гусев приостановился, положил руку на револьвер. Но птица взмыла, сверкнув в густой синеве, и скрылась за близким горизонтом.
Кактусы становились выше, гуще, добротнее. Приходилось осторожно пробираться в их живой, колючей чаще. Из-под ног выбегали животные, похожие на каменных ящериц, - ярко оранжевые, с зубчатым хребтом. Несколько раз в гуще лапчатой заросли скользили, кидались в сторону, какие-то щетинистые клубки. Здесь шли осторожно.
Кактусы кончились у белого, как мел, покатого берега. Он был обложен, видимо, древними, тесаными плитами. В трещинах и между щелями кладки висели высохшие волокна мха. В одну из плит ввернуто такое же, как на поле, кольцо. Хребтатые ящерицы грелись на припеке.
Кое-где белели груды камней, очертания развалин. Вдали, на северо-западе, поднималась лиловая гряда гор, острых и неровных, как застывшие языки пламени. На вершинах сверкал снег.
- Вернуться нам надо, поесть, передохнуть, - сказал Гусев, - умаемся, - тут, видимо, ни одной живой души нет.
Они стояли еще некоторое время. Равнина была пустынна и печальна, - сжималось сердце. - Да, заехали, - сказал Гусев.
Они спустились с откоса и пошли к аппарату, и долго блуждали, разыскивая его среди кактусов.
Вдруг Гусев стал:
- Вот он!
Привычной хваткой расстегнул кобур, вытащил револьвер:
- Эй, - закричал он, - кто там у аппарат, так вашу эдак! Стрелять буду.
- Кому кричите, Алексей Иванович?
- Видите - аппарат поблескивает.
- Вижу теперь, да.
- А вон - правее его - сидит.
Лось, наконец, увидел, и они, спотыкаясь, побежали к аппарату. Существо, сидевшее около аппарата, двинулось в сторону, запрыгало между кактусами, подскочило, раскинуло длинные, перепончатые крылья, с треском поднялось и, описав полукруг, взмыло над людьми. Это было то самое, что давеча они приняли за птицу. Гусев повел револьвером, ловчась срезать на лету крылатого зверя. Но Лось, вдруг, вышиб у него оружие крикнул:
- С ума сошел. Это человек!
Закинув голову, раскрыв рот, Гусев глядел на удивительное существо, описывающее круги в кубово-синем небе. Лось вынул носовой платок и помахал им птице.
- Мстислав Сергеевич, поосторожнее, как бы он в нас чем-нибудь не шарахнул оттуда.
- Спрячьте, говорю, револьвер.
Большая птица снижалась. Теперь ясно было видно человекообразное существо, сидящее в седле летательного аппарата. По пояс тело сидящего висело в воздухе. На уровне его плеч взмахивали два изогнутых, подвижных крыла. Под ними, впереди, крутился теневой диск, - видимо, воздушный винт. Позади седла - хвост с раскинутыми вилкой рулями. Весь аппарат - подвижен и гибок, как живое существо.
Вот, он нырнул и пошел у самой земли, - одно крыло вниз, другое - вверх. Показалась голова марсианина в шапке - яйцом, с длинным козырьком. На глазах - очки. Лицо - кирпичного цвета, узкое, сморщенное, с острым носом. Он разевал большой рот и кричал что-то. Часто, часто замахал крыльями, снизился, пробежал по земле, и соскочил с седла - шагах в тридцати от людей.
Марсианин был, как человек среднего роста, - одет в темную, широкую куртку. Сухие ноги его, выше колен, прикрыты плетеными гетрами. Он с сердцем стал указывать на поваленные кактусы. Но, когда Лось и Гусев двинулись к нему, он живо вскочил в седло, погрозил оттуда длинным пальцем, взлетел, почти без разбега, и сейчас же опять сел на землю, и продолжал кричать писклявым, тонким голосом, указывая на поломанные растения.
- Алексей Иванович, перестаньте ругаться, он не понимает по-русски. Сядьте, иначе он не подойдет.
Лось и Гусев сели на горячий грунт. Лось стал показывать, что хочет пить и есть. Гусев закурил папиросу, сплюнул. Марсианин некоторое время глядел на них, и кричать перестал, но все еще сердито грозил длинным, как карандаш, пальцем. Затем, отвязал от седла мешок, кинул его в сторону людей, поднялся кругами на большую высоту, и быстро ушел на север, скрылся за горизонтом.
В мешке оказались две металлические коробки и плетеная фляжка с жидкостью. Гусев вскрыл коробки ножом, - в одной было сильно пахучее желе, в другой, - студенистые кусочки, похожие на рахат-лукум. Гусев понюхал:
- Тьфу, сволочи, что едят.
еду на чистом платочке. Ели жадно, только сейчас почувствовали нестерпимый голод.
Солнце стояло над головой, ветер утих, было жарко. По оранжевым кочкам прибежала ящерица. Гусев кинул ей кусочек сухаря. Она поднялась на передних лапах, подняла треугольную рогатую головку, и застыла, как каменная.
Лось попросил папироску и прилег, подперев щеку, - курил, усмехался.
- Алексей Иванович, знаете, - сколько времени мы не ели?
- Со вчерашнего вечера, Мстислав Сергеевич, перед отлетом, я картошки наелся.
- Сколько? -
- Вчера в Петербурге было 18 августа, - сказал Лось, - а сегодня в Петербурге 11 сентября: вот чудеса какие:
- Этого, вы мне голову оторвите, я не пойму, Мстислав Сергеевич.
- Да, этого и я хорошенько-то не понимаю - как это так. Вылетели мы в семь. Сейчас - видите - два часа дня. Девятнадцать часов тому назад мы покинули землю, - по этим часам. А по часам, которые остались у меня в мастерской - прошло около месяца. Вы замечали, - едете вы в поезде, спите, поезд останавливается, вы либо проснетесь от неприятного ощущения, либо во сне вас начинает томить. Это потому, что, когда вагон останавливается - во всем вашем теле происходит замедление скорости. Вы лежите в бегущем вагоне, и ваше сердце бьется и ваши часы идут скорее, чем если бы вы лежали в недвигающемся вагоне. Разница неуловимая, потому что скорости очень малы. Иное дело - наш перелет. Половину пути мы пролетели почти со скоростью света. Тут уже разница ощутима. Биение сердца, скорость хода часов, колебание частиц в клеточках тела - не изменились по отношению друг друга, покуда мы летели в безвоздушном пространстве: - мы составляли одно целое с аппаратом, все двигалось в одном с ним ритме. Но, если скорость аппарата превышала в пятьсот тысяч раз нормальную скорость движения тела на земле, то скорость биения моего сердца один удар в секунду, - если считать по часам, бывшим в аппарате, - увеличилась в пятьсот тысяч раз, то есть - мое сердце билось во время полета пятьсот тысяч ударов в секунду, считая по часам, оставшимся в Петербурге. По биению моего сердца, по движению стрелки хронометра в моем кармане, по ощущению всего моего тела - мы прожили в пути десять часов сорок минут. И это на самом деле - были десять часов сорок минут. Но по биению сердца петербургского обывателя, по движению стрелки на часах Петропавловского собора - прошло со дня нашего отлета три с лишком недели. Впоследствии можно будет построить большой аппарат, снабдить его на полгода запасом пищи, кислорода и ультралиддита, и предлагать каким-нибудь чудакам: - вам не нравится жить в наше время, - войны, революции, мятежи - хаос. Хотите жить через сто лет? Для этого нужно только запастись терпением на полгода, посидеть в этой коробке, но зато - какая жизнь? Вы перескочите через столетие. И отправлять их со скоростью света на полгода в междузвездное пространство. Поскучают, обрастут бородой, вернутся, а на земле - золотой век. И школьники учат: - сто лет тому назад вся Европа была потрясена войнами и революциями. Столицы мира погибли в анархии. Никто ни во что и ничему не верил. Земля еще не видела подобных бедствий. Но вот, в каждой стране стало собираться ядро мужественных и суровых людей, они называли себя "Справедливыми". Они овладели властью, и стали строить мир на иных, новых законах - справедливости, милосердия и законности желания счастья, - это, в особенности, важно, Алексей Иванович: - счастье. А ведь все это так и будет, когда-нибудь.
- Мстислав Сергеевич, а как вы думаете насчет этого питья - мы не отравимся? - Он зубами вытащил из марсианской плетеной фляжки затычку, попробовал жидкость на язык, сплюнул: - пить можно. - Хлебнул, крякнул. - Вроде нашей мадеры, попробуйте.
Лось попробовал: жидкость была густая, сладковатая, с сильным запахом мускатного ореха. Пробуя, они выпили половину фляжки. По жилам пошло тепло и особенная, легкая сила. Голова же оставалась ясной.
Лось поднялся, потянулся, расправился: хорошо, легко, странно было ему под этим иным небом, - несбыточно, дивно. Будто он выкинут прибоем звездного океана, - заново рожден в неизведанную, новую жизнь.
Гусев отнес корзину с едой в аппарат, плотно завинтил люк, сдвинул картуз на самый затылок:
Решено было опять пойти к берегу и побродить до вечера по холмистой равнине. Весело переговариваясь, они пошли между кактусами, иногда перепрыгивали через них длинными, легкими прыжками. Камни набережного откоса скоро забелели сквозь заросль.
Вдруг, Лось стал. Холодок омерзения прошел по спине. В трех шагах, у самой земли, из-за жирных листьев глядели на него большие, как лошадиные, полуприкрытые рыжими веками глаза. Глядели пристально, с лютой злобой.
- Вы что? - спросил Гусев, и тоже увидел глаза. И, не размышляя, сейчас же выстрелил в них, - взлетела пыль. Глаза исчезли.
- Вон он! - Гусев повернулся и выстрелил еще раз в низко - по земле - стремительно бегущее животное: - углами подняты восемь ног, бурое, редкополосое, жирное тело. Это был огромный паук, какие на земле водятся лишь на дне моря. Он ушел в заросль.