|
42
Положив локти на мраморный подоконник, Даша глядела в окно. За темными лесами, в конце Каменноостровского, полнеба было охвачено закатом. В небе были сотворены чудеса. Сбоку Даши сидел Иван Ильич и глядел на нее не шевелясь, хотя мог шевелиться сколько угодно, - Даша все равно бы никуда теперь не исчезла из этой комнаты с багровым отсветом зари на белой стене.
- Как грустно, как хорошо, - сказала Даша. - Точно мы плывем на воздушном корабле...
Иван Ильич кивнул. Даша сняла руки с подоконника.
- Ужасно хочется музыки, - сказала она. - Сколько времени я не играла? С тех пор, как началась война... Подумай, - все еще война... А мы...
Иван Ильич пошевелился. Даша сейчас же продолжала:
- Когда кончится война - мы займемся музыкой... А помнишь, Иван, как мы лежали с тобой на песке и море находило на песок? Помнишь, какое было море - выцветшее голубое... Мне представляется, что я любила тебя всю жизнь. - Иван Ильич опять пошевелился, хотел что-то сказать, но Даша спохватилась: - А чайник-то кипит! - и побежала из комнаты, но в дверях остановилась. Он видел в сумерках только ее лицо, руку, взявшуюся за занавес, и ногу в сером чулке. Даша скрылась. Иван Ильич закинул руки за голову и закрыл глаза.
Даша и Телегин приехали сегодня в два часа дня. Всю ночь им пришлось сидеть в коридоре переполненного вагона на чемоданах. По приезде Даша сейчас же начала раскладывать вещи, заглядывать во все углы, вытирать пыль, восхищалась квартирой и решила все переставить по-другому. Сделать это нужно было немедленно. Снизу позвали швейцара, который вместе с Иваном Ильичом возил из комнаты в комнату шкафы и диваны. Когда перестановка была кончена, Даша попросила Ивана Ильича открыть повсюду форточки, а сама пошла мыться. Она очень долго плескалась, что-то делала с лицом, с волосами и не позволяла входить то в одну, то в другую комнату, хотя главная задача Ивана Ильича за весь этот день была - поминутно встречать Дашу и глядеть на нее.
В сумерки Даша наконец угомонилась. Иван Ильич, вымытый и побритый, пришел в гостиную и сел около Даши. В первый раз после Москвы они были одни, в тишине. Словно опасаясь этой тишины, Даша старалась не молчать. Как она потом призналась Ивану Ильичу, ей вдруг стало страшно, что он скажет ей "особым" голосом: "Ну, что же, Даша?.."
Она ушла посмотреть чайник. Иван Ильич сидел с закрытыми глазами. Она ушла, а воздух был еще полон ее дыханием. Невыразимой прелестью постукивали на кухне Дашины каблучки. Вдруг там что-то зазвенело - разбилось и Дашин жалобный голос: "Чашка!" Горячая радость залила Ивана Ильича: "Завтра, когда проснусь, будет не обыкновенное утро, а будет - Даша". Он быстро поднялся, Даша появилась в дверях.
- Разбила чашку... Иван, неужели ты хочешь чаю?
- Нет...
Она подошла к Ивану Ильичу и, так как в комнате было совсем темно, положила руки ему на плечи.
- О чем думал? - спросила она тихо.
- О тебе.
- Я знаю. А что обо мне думал?
Ее неясное лицо в сумерках казалось нахмуренным, на самом деле оно улыбалось. Ее грудь дышала ровно, поднималась и опускалась.
- Ай, ай, - сказала Даша, - садись, а я сбоку. - Иван Ильич сел в кресло, Даша присела сбоку, на подлокотник. - А еще о чем думал?
- Я здесь сидел, когда ты была в кухне, и думал: "В доме поселилось удивительное существо..." Это плохо?
- Да, - ответила Даша задумчиво, - это очень плохо.
- Ты любишь меня, Даша?
- До какой березки?
- Разве не знаешь: у каждого в конце жизни - холмик и над ним плакучая береза.
Иван Ильич взял Дашу за плечи. Она с нежностью дала себя прижать. Так же, как давным-давно на берегу моря, поцелуй их был долог, им не хватило дыхания. Даша сказала: "Ах, Иван", - и обхватила его за шею. Она слышала, как тяжело стучит его сердце, ей стало жалко его. Она вздохнула, поднялась с кресла и сказала просто:
- Идем, Иван.
"...Я пережила время уныния и отчаяния. Я с ясностью почувствовала, что во веки веков - одна. О, как это страшно!.. Это так страшно, что я решила поскорее избавиться от этого... Ты понимаешь?.. Меня спасло чудо... Может быть - случайность... Нет, нет, это было как чудо... Я не могу об этом писать... Я расскажу, когда мы увидимся..."
Известие о смерти зятя, Катино письмо, потрясло Дашу. Она немедленно собралась ехать в Москву, но на другой день получилось второе письмо от Кати, - она писала, что укладывается и выезжает в Петроград, просит приискать ей недорогую комнату. В письме была приписка: "К вам зайдет Вадим Петрович Рощин. Он расскажет вам обо мне все подробно. Он мне как брат, как отец, как друг жизни моей".
Даша и Телегин шли по аллее. Было воскресенье, апрельский день. В прохладе еще по-весеннему синего неба летели слабые обрывки тающего от солнца облака. Солнечный свет, точно сквозь воду, проникал в аллею, скользил по белому платью Даши. Навстречу двигались красновато-сухие мачты сосен, - шумели их вершины, шелестели листья. Даша поглядывала на Ивана Ильича, - он снял фуражку и опустил брови, улыбаясь. У нее было чувство покоя и наполненности - прелестью дня, радостью того, что так хорошо дышать, так легко идти и что так отдана душа этому дню и этому идущему рядом человеку.
- Иван, - сказала Даша и усмехнулась.
- Что, Даша?
- Нет... подумала.
- О чем?
- Нет, потом.
Даша быстро обернулась:
- Честное слово, ты не знаешь...
Они дошли до большой сосны. Иван Ильич отколупнул чешую коры, покрытую мягкими каплями смолы, разломал в пальцах и ласково из-под бровей смотрел на Дашу:
- Нет, знаю.
- Ты понимаешь, - сказала она шепотом, - я чувствую, как я вся должна перелиться в какую-то еще большую радость... Так я вся полна...
Иван Ильич покивал головой. Они вышли на поляну, покрытую цыплячье-зеленой травкой и желтыми, треплющимися от ветра лютиками. Ветер подхватил Дашино платье. Она на ходу озабоченно несколько раз нагибалась, чтобы одергивать юбку, и повторяла!
- Наказанье что за ветер!
В конце поляны тянулась высокая дворцовая решетка с потускневшими от времени золочеными копьями. Даше в туфельку попал камешек. Иван Ильич присел, снял туфлю с Дашиной теплой ноги в белом чулке и поцеловал ногу около пальцев. Даша надела туфлю, потопала ногой и сказала: