|
34
Дом в Баль Станэсе одиноко стоял на травянистой лужайке, на берегу озера. Кругом на холмах расцвечивался осенней желтизной березовый лес, мрачными конусами поднимались ели. Дом был бревенчатый, с огромной, высокой черепичной кровлей, с мелкими стеклами в длинных окнах, с углами, увитыми диким виноградом. От города всего двадцать минут на автомобиле, но - глушь, безлюдье.
Хаджет Лаше жил здесь один в нижнем этаже, в комнате с отдельным выходом, - окнами на просеку, где проходила шоссейная дорога. Приехавших поразила пустынность и запущенность дома. Прислуги не оказалось - ни горничной, ни кухарки, ни дворника. Повсюду - непроветренный запах сигар и мышеедины. На портьерах, на мебели - пыль, в каминах - кучи мусора, окурков, пустых бутылок.
Когда чемоданы были внесены и автомобили уехали, Лили присела на подоконник и горько заплакала. Вера Юрьевна, - кулаки в карманах жакета, - ходила из комнаты в комнату.
- Послушайте, Хаджет Лаше, неужели вы предполагаете, что мы станем жить в этом сарае? Для какого черта вам понадобилось привезти нас сюда?
- Поговорим, - сказал Хаджет Лаше и сел на пыльный репсовый диван. - Присядьте, дорогая.
Вера Юрьевна двинула бровями и, не вынимая рук из карманов, решительно села рядом. Здесь, во втором этаже, был так называемый музыкальный салон, - с окном на озеро; стены и потолки отделаны лакированной сосной; кирпичный очаг с маской Бетховена; рояль; на стенах - криво висящие картины северных художников.
- Поговорим, Вера Юрьевна... Вам нечего объяснять, что привезены вы сюда не для развлечений. Дом этот снят также не для безмятежного занятия летним и зимним спортом. После константинопольских похождений вы достаточно отдохнули в Севре, здесь вы будете работать.
- Знаете что, Хаджет Лаше, чтобы животное хорошо работало, за ним нужно хорошо ухаживать и держать в чистоте... Так что с самого начала я ставлю требование...
- Требование?.. - угрожающе переспросил Хаджет Лаше и невеселыми глазами внимательно осмотрел Веру Юрьевну, будто измеривая опасные возможности этой темной души. - Так, так... Чтобы требовать - нужна сила... Сомневаюсь - есть ли у вас что-либо, кроме нахальства.
Вера Юрьевна подумала и - с изящной улыбкой:
- Кроме нахальства - прочная ненависть и зрелое желание мстить.
Хаджет Лаше брезгливо поморщился.
- Мало... И - не страшно...
- Как сказать... Во всяком случае, у меня достаточно безразличия ко всему дальнейшему, вплоть до тюрьмы и веревки.
- Угрожаете?
- Да. Определенно угрожаю.
- Стало быть, предлагаете мне быть осторожным?
- Очень...
- Не пощадите себя, если довести вас до аффекта?
- До аффекта!.. Ой! Ой!.. В ваших романах, что ли, так выражаются роковые женщины?.. (Добилась - у Лаше сузились глаза злобой.) Говоря нелитературно, - могу быть опасна, если меня довести до выбора: жить в вашей грязи или не жить совсем.
- Мысль формулирована четко.
- Дарю вам для записной книжечки.
Молчание... У него опущены глаза, кривая усмешка. У нее лицо как у восковой куклы. В пыльное стекло уныло бьется большая муха.
- Курите, Вера Юрьевна?
- Да.
Он медленно полез в задний брючный карман и с этим движением поднял глаза, вдруг усмехнулся всеми зубами. Но у нее ничего не дрогнуло. Задержав руку в кармане, вынул плоскую золотую папиросочницу, - предложил.
- Да я и не сомневалась, что не револьвер.
- Ах, не сомневались?
Закурили... Вера Юрьевна положила ногу на ногу, - курила, упершись локтем в колено. Он посматривал на нее искоса... Затянулся несколько раз.
- Вера Юрьевна...
- Да, слушаю.
- Во-первых, не верю в ваше безразличие, - вы женщина жадная и комфортабельная.
- Наконец-то догадались.
- Само собой, кроме этого, имеется психологическая надстройка.
- Вот тут-то вы и собьетесь, плохой романист.
- Признаю, вы нащупали у меня уязвимое место... но ведь и мышь кусает за палец... Ну, хорошо, - вы требуете, чтобы жизнь в Баль Станэсе обставить пристойно... Завтра придут люди, выколотят пыль, дом приведем в относительный порядок, привезу из Стокгольма кухонную посуду, ночные горшки и так далее. Удовлетворены? Видите, в мелочах я уступаю... Но поговорим о крупном. (Он надвинул брови, изрытое лицо потемнело.) Когда вы были в Петрограде княгиней Чувашевой, сидели в особняке на Сергиевской, кушали торты и ананасы... (Вера Юрьевна засмеялась, он сопнул, раздул ноздри.) Ананасы и торты... Тогда можно было поверить в ваши роковые страсти и даже отступить, скажем, такому пугливому человеку, как я... А сейчас... Уж простите за натурализм, - как поперли вас из особняка в одной рубашонке, как пошли вы бродить по матросским притонам: оказались вы, утонченная-то, с психологической надстройкой, худее самой распоследней стервы...
- Здорово запущено! - громко, весело сказала Вера Юрьевна.
- Понимаю, - числите за собой в психологическом активе константинопольский случай... (Вера Юрьевна подняла брови, розовым ногтем мизинца сбросила пепел с папиросы.) Вот вы и сами сознаете, что константинопольский случай произошел, так сказать, с разбегу от неразвеянных иллюзий. Теперь-то вы его уже не повторите...
- Да! - сказала она твердо. - Того не повторить... Я была на тысячу лет моложе. Знаете, Хаджет Лаше, - искренне, - я люблю себя той константинопольской проституткой... В последнем счете - не все ли равно: сумасшедшее страдание или сумасшедшее счастье... Мы любим только наши страсти. Женщины любят боль. А ужасает - мертвое сердце. Если перед казнью мне обещают минуту чудного волнения, днем и ночью буду думать об этой минуте и, конечно, предпочту ее всей жизни. Вот как, писатель...
Лицо ее порозовело, голос вздрагивал. Но так же - острый локоть на колене, лишь вся подалась вперед с каким-то увлечением. Хаджет Лаше посматривал, - любопытная баба! Действительно - не узнать ее после Константинополя, когда, полоумную, страшную, неистовую, он спас ее от полиции и передал на руки Леванту. С тех пор впервые разговаривали "по душам". Казалось, что он сейчас же покончит с ее строптивостью, но баба была сложнее, чем он ждал. Хотя - тем полезнее для дела, лишь бы обуздать. Он следил с осторожностью за ходом ее мысли.
- С психологической надстройкой вы, по-моему, просыпались, Хаджет Лаше... Людей, просто, по-собачьему ползущих за куском хлеба, в природе нет, мой дорогой... Подползет к вашим лакированным туфлям такой сложный мир страстей, такая задавленная ненависть, - понять - задохнетесь от ужаса... Делаете крупнейшую ошибку: профессиональному аферисту, как вы, надо прежде всего быть психологом. Тем более при вашей двойной профессии. (Кивнула ему дружеской гримаской.) Так вот, в особняке на Сергиевской я была нераскрытым бутоном. Безделье, роскошь, покой, не страсти, а щекотка, и - дымка иллюзий... А психологическая надстройка появилась уже после Константинополя... И от этого груза с удовольствием бы освободилась. Кстати, для чего вам тогда понадобилось вытащить меня из притона, спасти от полиции? Искали, что ли, подходящий товар?
- Отчасти искал подходящий товар, отчасти - вдохновение: глаза ваши понравились.
- Всегда так бывает - в первый раз. Откуда у вас тогда завелся нож?
- Подарил один матрос... От ножа все тогда и пошло... Ах, какая глупость! (Прямая спина ее вздрогнула.)
- Теперь вооружены лучше?
- О, будьте покойны.
- Не знаю... Нет... просто оказался противнее других... чего-то все добивался, какой-то последней мерзости... Должно быть, за многословие, за жестикуляцию, за какую-то вонь бараньим салом... Когда заснул, понимаете, как счастливый баранчик, - меня и толкнуло...
- Как баранчика, от уха до уха!.. (Она опустила голову, уронила руку с колена.) Еще деталь, Вера Юрьевна, - наверное, не помните: вы это сделали и начали пятиться и все время будто совали озябшие руки в несуществующие карманчики, а были-то совершенно голая. (Стремительным движением Вера Юрьевна поднялась, отошла к окну.) Я за стеной по звукам понял, что - веселенькое дело... Приподнял ковер, гляжу, потом и совсем вошел и - поразило: глаза! Да, жалко, я не живописец... Помните, как я вам приказал одеться?.. Между прочим, под именем Розы Гершельман вас и сейчас разыскивает полиция...
Вера Юрьевна неподвижно стояла в окне, - вытянутая, тонкая, с широкими плечами... Только по движению юбки Хаджет Лаше понял, что у нее дрожат ноги.
- Хотя в ту пору у меня определенных планов не было, но вы сами уже были план, дорогой случай. Кровно связаться с человеком - дело сложное, - большие деньги дают за такого сотрудника... Теперь, когда планы созрели, согласитесь - глупо нам не договориться. Признаю - начало было не тонкое. Ну, хорошо, вы поставили свои условия, я поставлю свои. Но уже идти в дело слепо и без психологии. Ладно? А? Ножки-то дрожат? Ай-ай! Мне один военный рассказывал: бреется он однажды утром, на фронте, а солдатишки приводят еврея, шпиона поймали... Ну, велел повесить, а сам бреет другую щеку, глядит в окно, - еврей висит, в котелке, ноги длиннющие... История будничная?.. Так нет, - прошло сколько уже времени... Только он - бриться, - висит еврей, а такое уныние, ничем не отвязаться от этой памяти... А совсем как будто заурядный человек...
Лаше... (закурила) просто не импонируете мне ни как мужчина, ни как собеседник. Очевидно, вы не имели дела с интересными женщинами... Но это не важно... Мои требования: комфорт, свобода бесконтрольная и никакого общения между нами, кроме делового... Я - верна, я - хороший товарищ, если сказала - да, то - да... Излагайте ваши требования...
- Вера Юрьевна, во-первых, то, что сказку, - тайна, даже от Леванта.
- Хорошо.
Хаджет Лаше прислушался к голосам внизу и, пройдя на цыпочках через комнату, закрыл дверь...