|
60
Бистрем позвонил. Отворил Ардашев, поднял руки:
- Батюшки! Какими судьбами! Худой, страшный, ободранный! Неужто из Петрограда?
Бистрем пролез в маленькую прихожую, широко улыбаясь, стащил тяжелое от грязи, залатанное пальто, свернул его и вместе с кепкой положил в угол на лакированный пол.
- Николай Петрович, я к вам прямо с поезда. Понимаете, мне необходимо прилично одеться... За мной следят от самой границы. Николай Петрович, что мама?
- Здорова, все великолепно...
- В таком виде домой не рискну... Главное - пальто, башмаки и шапка...
- Сущие пустяки, магазины еще не закрыты... Слетаю мигом... Есть хотите?
- Ужасно.
- Через час обед. А это тряпье не лучше ли сжечь?
- Да, пожалуй... Я не ручаюсь, что насекомые...
- Куплю и костюм и белье. Размер, конечно, самый большой?..
- Да, да, самый большой... (Бистрем внезапно крепко взял его за руки.) Я так и думал, вы - хороший человек.
- Глупости, глупости... Вы мне расскажите-ка, что в России? Бьем интервентов в хвост и в гриву? Правда это? Я всегда говорил: проснется, черт возьми, русский богатырь... Россия-с - не Австро-Венгрия! Эта раскололась, как глиняный горшок, а мы, черт их возьми, покажем Европе евразийцев!
- Процесс гораздо более сложный, Николай Петрович. Я бы не сказал, что национализм...
- Ладно... Расскажете... Бегу...
Ардашев живо оделся, хлопнул дверью, весело затопал по лестнице. Улыбка слезла с небритого, обветренного лица Бистрема. Поправив маленькие - не по размеру - очки, он сурово огляделся. Вошел в кабинет и сел у топящейся печки, - нога на ногу, локоть о колено, костлявый подбородок на ладонь.
Он был послан курьером из Петрограда и три дня назад перешел финскую границу. Три ночи не спал, страшась быть захваченным контрразведчиками, шнырявшими по всей Финляндии. У него еще не прошли болезненные ощущения контузии, полученной под Пулковом, голову от усталости и голода застилала тошноватая муть. Но это - мелочи. Он иными глазами глядел теперь на этот мир, покинутый им в сентябре. Швеция поразила его опрятностью, порядком, удовлетворенностью, - страна еще не израсходовала богатств, перепавших ей во время мировой войны. Бистрем вглядывался, в краснощекие лица щегольски одетых граждан, в окно вагона-ресторана видел, как они ели, пили, курили. Они были благодушны и вежливы. И Бистрем не мог отрешиться от ощущения, что этот великолепный мир отделен от него будто невидимой решеткой.
Перед отъездом из Петрограда он получил наказ провести в европейской печати ряд статей, чтобы, сколько возможно, парализовать желтую прессу. Со всей пылкостью он принял тогда наказ. Сейчас у горячей печки он с тяжестью думал, что трудно ему будет полностью оправдать доверие товарищей. Нужна бешеная энергия, свежесть всех сил, а у него слипаются глаза, и он с жадностью думает об ардашевском обеде. Несомненно сильно потрепаны нервы...
В прихожей трещал звонок. Бистрем провел ладонью по лицу, встряхнулся, отворил парадную дверь. Вошел небольшого роста, красивый, неприятный человек, с темными усиками, с острой бородкой. Снял с плеши котелок.
- Николай Петрович дома?
- Нет, - угрюмо ответил Бистрем.
- Могу я подождать его?
- Не знаю, я нездешний.
Человек быстро и внимательно оглядел Бистрема и до половины неприятно приоткрыл редко посаженные зубы:
- Простите, вы, кажется, Бистрем? Мы однажды встречались. (Бистрем не ответил.) Хорошо. Я позвоню Николаю Петровичу. Не откажите передать, что заходил Извольский...
Человек надменно кивнул снизу вверх подбородком и вышел. Бистрем некоторое время глядел на захлопнувшуюся дверь, - будто он прикоснулся к ядовитой гадине... "Ну и черт с ним", - вернулся в кабинет и опять сел у печки. Сонливость прошла, но чувство гадливости оставалось. Он потирал перед огнем большие свои красные руки... "Глупости, глупости, не нужно нервничать..."
Вернулся Ардашев, веселый и запыхавшийся, нагруженный свертками и картонками.
- Идите в ванну, Бистрем, берите горячий душ, брейтесь... Будете одеты, как принц Уэльский... Понимаете, замечательное удобство - открылся новый американский магазин, все для мужчин, что твоей душе угодно: от запонки до автомобиля... Купил вам даже трубку и табаку... Да, батенька, плоха, плоха буржуазная культура, а умеют они создавать условия... Рубашки купил фланелевые, правильно?..
Вымытый, выбритый, одетый во все чистое и новое - Бистрем сел за обеденный стол. Ардашев, продолжая хлопотать, поднимал крышки с дымящихся блюд:
- Ешьте, ешьте, дорогой! Что-что, а жратва у нас в Швеции хороша. Вот это - сосиски! А это - гоголевский лабардан, сиречь - свежая треска, - мечта, а не рыба. К ней растопленного маслица...
Ардашев подкладывал, потчевал друга, искренне, горячо, и вместе с тем казалось, в чем-то извинялся перед ним.
- Ну, а теперь - рассказывайте о вашем путешествии на планету Марс...
Давеча, когда Бистрем тер ладонь о ладонь у печки - клещами у него не вытащить ни слова о Петрограде, - сейчас, растроганный и сытый, он доверчиво начал рассказывать о своем путешествии. Ардашев сейчас же принялся катать хлебные шарики на скатерти, кивал и поддакивал. Но глаз не поднимал на Бистрема.
переносятся человеком в том случае, если душа его окрылена великими идеями... Борьбой за эти идеи... Да, да, - ими, только ими руководствуется наша жизнь, и тогда она - полна, целесообразна, прекрасна... Здесь мало знают и мало понимают, что означает для человека моральная высота.
- И вы там ее увидели и узнали? - тихо спросил Ардашев.
- Да... Вы бы... я не говорю лично о вас, но человек из этого вашего мира отпрянул бы в ужасе при виде внешности революции. Внешность ее не привлекательна... Промокшие валенки, обвязанные бечевками, да худое пальтишко, да перетянутый ремнем голодный живот... Но - глаза человеческие! (Глаза Бистрема вдруг увлажнились, он прищурился, скрывая это...) Когда перешагнешь на ту сторону, когда тебя примут в то высокое дело, как товарища, - тогда узнаешь, что такое человек... О, это замечательное животное... Это высокое существо... Человек дерется и умирает за счастье других!.. И в этой борьбе требует для себя только двести граммов хлеба... И должен вам сказать, Ардашев, я очень полюбил русских... Это люди, способные на грандиозные дела, и очень выносливые люди...
- Так, так, так. - Ардашев неожиданно засопел, рассматривая хлебный шарик. - Ужасно хочется вам верить, Бистрем... Вам нужно об этом писать...
так же завтракать и отправимся...
Бистрем за этим разговором совсем забыл сказать о визите неприятного господина, назвавшего себя Извольским. Попросив Ардашева предупредить по телефону мать, Бистрем надел новое пальто, шляпу, неожиданно горячо потряс руки Ардашева и пошел домой, уверенный, что не обратит на себя ничьего внимания.